ASM4_11

Итак, увидел я, что нет ничего лучше,
как наслаждаться человеку делами своими:
потому что это — доля его;
ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?

Из книги Екклесиаста

Художник Владимир Глухов родился в Казахстане, в рыбачьем городке Аральске 27 февраля 1937 года в семье служащих. Он рос на берегу моря в окружении азиатских пустынь. С шести лет начал рисовать. Уходящее в бесконечность, вечно меняющееся море, миражи пустынь, ветры и солнце вызвали его на диалог с природой, который продолжался всю жизнь.

В семнадцать лет он приезжает в Москву, чтобы поступить в Художественную школу в Теплом переулке, а уже через год Владимир Глухов — студент факультета промстроя Московского архитектурного института. На I курсе он дерзнул принять участие в конкурсе на строительство Дворца Советов. Его проект экспонировался в Манеже рядом с проектом одного из величайших архитекторов ХХ столетия К. Мельникова. В молодости легче верить, что будущее открыто для строительства невиданных доселе городов. Но в институте продолжается и его художественное творчество, он пишет «самостоятельные композиции маслом в экспрессивной манере фактурным письмом, а позже переходит к локальным цветам и геометрическим композициям».

Видения детства, как ветер с моря, сопутствуют ему. Он собирает старинные рисунки парусных кораблей, даже мечтает создать книгу по истории парусного флота. Сохранился его графический портрет тех лет. Сокурсник и друг Анатолий Смагин запечатлел Глухова погруженным в себя. На V курсе происходит перелом и в его архитектурном творчестве. Он пытается найти синтез современной архитектуры с древнерусским зодчеством, отступает от традиционной подачи проекта, используя открытый цвет. Когда работы студентов представлялись на выставке, многие посещали ее, чтобы увидеть проект Глухова.

В 1962 году Владимир Глухов получил диплом архитектора. Реальное проектирование в те годы имело весьма мало общего с теми пластическими задачами, решением которых занимались студенты МАрхИ. По всей стране велось типовое строительство, предполагавшее широкое применение стандартных панелей и блоков. Индивидуальный проект допускался в исключительных случаях, но и он предполагал использование типовых конструкций. Работая в проектной мастерской, все свободные минуты Володя рисует тушью эскизы композиций на карточках размером в спичечный коробок, ставших впоследствии прообразом его будущих работ. Эти эскизы — маленькие шедевры. Они абсолютно закончены, изысканны и совершенны.

Поражает, что с 1963 по 1970 год Глухов работает в основном в графике — черная темпера и перо—тушь, отказавшись от цвета, который он столь тонко чувствовал. Возникают композиции на листах ватмана размером 60х80 см, в которых он ставит перед собой не только художественные, но и философские задачи. Стопка листов стремительно растет. Художник использует сконструированный им стол со стеклянной плоскостью и подсветкой снизу, чтобы, накладывая один лист на другой, доводить каждую работу до совершенства. Свободно летящая линия — виртуозная и изящная, энергичная и живая — создает идеальные гармоничные композиции, в которых фантазия соединена с реальностью. Возможно, сотни эскизов и графических листов более всего свидетельствуют о силе его воображения и творческой мощи. Впоследствии он напишет: «В это время я овладел своей формой и вплотную подошел к своей теме».

В 1971 году Глухов возвращается к живописи. Надежды на свободное творчество в архитектуре таяли с каждым переходом из одной проектной мастерской в другую. И неизбежно возник вопрос: архитектура или живопись? В 1976 году он сделал выбор — нашел в себе мужество уйти из мастерской В. Косаржевского, дававшей ему гарантированную зарплату. С этого времени Глухов — член секции живописи объединенного комитета художников-графиков, постоянный участник выставок. 1977 год — «Выставка портрета», 1978 год — «Натюрморт и пейзаж», «Эксперимент в живописи».

В 1978 году начинается самый насыщенный и яркий период его жизни и творчества. Он — один из организаторов объединения «Двадцати московских художников» при Московском объединенном комитете художников-графиков профсоюза работников культуры на Малой Грузинской, 28. Выставки «Двадцатки» сразу были замечены и неизменно вызывали интерес зрителей — перед входом в залы выстраивалась длинная очередь. В день открытия в переполненных залах царило радостное оживление. Лицо Володи излучало счастье — еще одна выставка, еще одна творческая ступень. Он принимал поздравления, куда-то исчезал и появлялся вновь, угощал кофе в маленьком баре, показывал работы коллег, отвечал на вопросы. Наконец-то он чувствовал себя в своей атмосфере, полностью подчинив жизнь проблемам «Двадцатки», став не только одним из ее лидеров, но и ее душой.

Экспозиция Глухова представляла последние выполненные им живописные работы. Он уже сложившийся художник с ярко выраженной индивидуальностью и «своей темой», его холсты классически фундаментальны. Сопровождавшая экспозицию музыка — рядом он обычно ставил магнитофон — создавала своеобразную гармонию с картинами, их образами и цветовой гаммой, помогала восприятию живописи. У его полотен всегда собиралась молодежь, здесь случалось столько неожиданных событий и встреч. Когда на выставке его осаждали вопросами, он охотно отвечал на них с лукавыми искорками в глазах. Толкования забывались, а работы поражали, притягивали, завораживая тайной, заключенной в них. Закончив холст, Глухов тут же приступал к следующему. Эскизы и идеи новых композиций не иссякали. Подстегивали и твердые правила: на выставку «Двадцатки» можно было представить только ранее не выставлявшийся холст.

Институтские мечты о проектах сказочных городов в живописи преобразились в создание сказочного мира плывущих воздушных островов. «Летающий сад» — фантазия и одновременно невидимый мир души, наш внутренний портрет. Глухов жил в своем особом, необычном мире. Не случайно в состав его домашней библиотеки входила тщательно подобранная эзотерическая литература. На холстах воплощалась далекая от обыденности напряженная внутренняя жизнь художника. «Летающие сады», воспринимаемые зрителем как фантазия и сказка, для художника — реальность. Он раскрыл смысл своей живописи в следующих словах: «Внутренний мир человека — как реальный объект, воплощенный в живописи».

Воссозданный воображением и фантазией художника другой мир — это инопланетный пейзаж Вселенной, новая космическая реальность. Он дерзнул изобразить недоступный нашему взгляду бескрайний и таинственный космос, поверил в его многоликость. На подаренной мне статье об инопланетянах, иллюстрированной репродукциями его картин, он сделал надпись: «Роза! Они существуют!» Искусство Глухова наполнено лишь ему понятными метафорами.

Случалось, что картины покупали, но Глухов не выбрался из бедности до последних дней жизни. Помню, как мы стоим перед витриной с удобными и прочными башмаками, он долго любуется ими, но покупает другие — дешевые. Однако он никогда не жаловался на нужду, жил будущим, безмятежно веря в неизбежность признания. В то же время считал, что к персональной выставке он еще не готов. Свою жизнь он выстроил, подчинив ее строгим правилам, одно из них — «держать ось жизни». Аристократом он был во всем. Это проявлялось и в его безупречном вкусе. Несмотря на бедность, в интерьер своей маленькой квартирки в Сокольниках на Русаковской, 25, на высоком двенадцатом этаже, — с белыми оштукатуренными стенами, маминым рукодельем из цветных лоскутков, красным стеклянным подсвечником, книгами и картинами, он внес непередаваемое очарование.
Когда мы подолгу говорили по телефону, мне всегда казалось, что он высоко-высоко на колокольне, где только небо и плывущие облака.

Всю жизнь Глухов самостоятельно изучал историю искусства. Любил и высоко ценил художников итальянского Возрождения, особенно Боттичелли, боготворил Леонардо да Винчи. Находясь под влиянием итальянских мастеров, он написал мой портрет. Но искусство его сохраняло самобытность, изображение на холсте само излучает свет. К моему портрету он долго подступал, варьировал цвет, искал композицию, просил: «Вообрази, что ты королева!» Позировала я ему всего один раз, во время сеанса читала стихи Блока. В те годы чтение стихов являлось и формой общения, и средством информации. Он и назвал картину по Блоку — «Портрет неизвестной». Венчает портрет и подобно парусу влечет в неведомое «летающий сад». Когда «портрет для родового замка», как его называл Володя, был закончен, он сам выбрал для него место в моем доме. На выставках «Двадцатки» холст, вопреки существующему правилу, экспонировался дважды.

В Сокольниках Володя жил вдвоем с мамой. Трогательная взаимная нежность соединяла их всю жизнь. Но только после ее смерти открылось, как много она значила для Володи. Куда-то исчезли предметы и вещи, наполнявшие дом, он стал похожим на келью: «Она ушла и ничего не взяла с собой, значит и мне не нужно». В день памяти матери Глухов собрал друзей. Самыми близкими среди них были его коллеги по «Двадцатке» — художники Корюн Нагапетян и Владислав Провоторов. Володя попросил прочесть мое стихотворение «Тени», посвященное дочери Ане, которое он всегда любил слушать.

Все близкие заполнили мой дом,
Расположились в нем и вечно здесь пребудут.
Мой юный друг, покой их слишком хрупок —
Не потревожь его, молю, не потревожь.
Они вошли в прохладный полумрак,
Непринужденные, застыв в знакомых позах,
И тот же ток любви струится в их глазах, —
И в этом ты, твой неизменный облик.
Их береги. Они к тебе щедры,
Одаривать тебя участьем станут
И заслонят от гулкой пустоты,
Наполнив жизнь спасительным обманом.

Маме он посвящает поразительной красоты холст с алым цветком в центре композиции. Голубоватый, светящийся тон неба как бы излучает Божье сияние. «Цветы небесные» (1984) ныне в собрании Государственной Третьяковской галереи. В это время он возвращается к теме парусных кораблей — романтическому увлечению детства, пишет холст «За тридевять земель» (1985). Сказочный корабль совершает неведомое путешествие (по словам поэта, «море — это небо, которое можно потрогать»).

...Страшная весть грянула внезапно: Володя в институте имени Склифосовского, он перенес тяжелую операцию. Корюн Нагапетян, Владислав Провоторов, давняя приятельница Володи Галя и я установили поочередное дежурство в больнице. Когда наступила моя очередь дежурить, я увидела в палате пустую тщательно застеленную постель: «Он в реанимации, ему стало хуже!» Директор института «Моспроект-4», ведущий проектирование больниц, Игорь Виноградский, как обычно, пришел на помощь и помог установить связь с реанимацией. По утрам я звонила, чтобы справиться о здоровье и передавала привет Володе. Позвонив в очередной раз, неожиданно услышала: «Он умер». Это случилось 10 декабря 1985 года... Отпевали Володю в церкви Ильи Пророка Обыденного. Прощаться пришла вся «Двадцатка», друзья студенческих лет, архитекторы, художники...

Наследников у него не оказалось. По закону по прошествии времени все переходило в собственность государства и поступало в специальный магазин, где продавались вещи одиноких умерших. Необходимо было решить судьбу картин и графики, успеть поместить работы в музеи до того, как их передадут в магазин, откуда бы они бесследно исчезли. Владимир Глухов в те годы не принадлежал к официально санкционированному направлению искусства и не являлся членом Союза художников. Я вступила в переговоры с директором Государственной Третьяковской галереи Ю. Королевым, при активной поддержке заведующего отделом советского и современного искусства С. Иваницкого работы художника приняли в Третьяковскую галерею. А затем — и в Музей народов Востока, Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина, в другие музеи. Работы удалось спасти.

Владимиру Глухову выпала короткая жизнь. Он ушел внезапно, на взлете творчества, ушел как неразгаданный художник. С нами осталась память о его жизни и картины, которым еще предстоит встреча со зрителем. Он создал собственный женский образ, написал инопланетный пейзаж, фантастические пейзажи под впечатлением живописи и философии Рериха, а в графике — многотемный цикл композиций. Он полагал, что у каждого есть свой прекрасный «Сад» и запечатлел на холсте, дабы и мы могли увидеть его...

Союз художников в 2001 году по моему представлению присвоил Владимиру Глухову рейтинг «3 А». Это дало ему право посмертно стать членом этого профессионального сообщества, что при жизни было для него недоступно.